Грим выбрал единственно правильную в таких обстоятельствах линию поведения. Шея бригадира побагровела, и Джереми надо было срочно спасать.

— Обратите внимание, какое жгучее солнце, сэр… Солнце и перенесенные трудности малость выбили парня из колеи. Он страдает от приступов бреда. Может, мне подержать его здесь, пока его не осмотрит врач?

— Хм… Ну, да, пожалуй. Позаботьтесь, чтобы он не пил виски. Скверно. Скверно. Какая жалость…

И троица поспешно удалилась, стараясь сохранить потерянное лицо.

— Рэмми, дружище, — со смехом произнес Джереми, снова растягиваясь на постели. — Не кисни. Верни этого бригадира, и я расцелую его в обе щеки, только держи его покрепче. Слушай, а если врач окажется из тех типов, что выдают пилюли номер девять от контузии, переломов, диспепсии, боли в коленях и ползучего зуда? Если он поклянется, что я чокнутый? Что тогда?

— Грим найдет такого, который поклянется в чем угодно, — ответил я. — Но, вообще-то, у тебя слишком цветущий вид. Нужно облегчить эскулапу задачу. Залезешь под одеяло и сделаешь вид, будто что-то тебя беспокоит.

— Заткнись! Тогда он закует меня в гипс и велит отправить в госпиталь. Как насчет зубной боли? Годится? За это не сажают на хлеб и воду?

Итак, мы выбрали зубную боль. Джереми подвязал челюсть полотенцем, потыкав щеку булавкой, чтобы помнить, с какой стороны у него болит зуб. Но он зря старался. Грим придумал кое-что получше. В госпитале для сикхов он разыскал врача-австралийца — причем это был единственный, кроме Джереми, австралиец в Иерусалиме, и они так мило беседовали, поднимаясь наверх, что было ясно: доктор уже знает всю историю.

Аутопсия, кажется, он так это окрестил, была бурной. Мы только и говорили, что о боях в Газе, о захвате Назарета, когда немецкий генштаб драпал по дороге пешком и в пижамах, о трехдневной схватке у Неби-Самуила, когда австралийцы и турки десять раз отбивали друг у друга один и тот же холмик, а противники, измученные жаждой, пили по очереди из одной фляги, в то время как вокруг рвались снаряды, выпущенные с обеих сторон. По рассказам, это смахивало на войну в Палестине в добрые старые времена: каждая из воюющих сторон делает ход, соблюдая при этом строгую очередность.

Когда они перебрали всю кампанию с начала до конца, понаделав на моей постели карт из щеток, бритв и прочего барахла, разговор пошел про Австралию. Правда, тоже о боях: собачьих, кулачных между погонщиками быков на долгой дороге из Северного Куинсленда, о беспорядках в Перте, куда подаются ловцы жемчуга с Барьерного Рифа, дабы промотать заработанное, о стычках в больших сараях для стрижки овец, когда члены профсоюза возражают против найма неквалифицированных рабочих. Можно подумать, Австралия — это одно большое поле боя, и там от зари до зари ничего не происходит, кроме драк.

Доктор был одним из тех жилистых, смуглых, маленького роста крепышей с крупными веснушками и карими глазами, которые ошеломляют смесью добродушной домовитости и способности, которая с ней совершенно не сочетается, — способности оказываться в самых неожиданных местах. Подобные типы встречаются повсюду, и рядом всегда будет жена, которая боготворит своего мужа и соорудит из жестяных канистр и упаковочных ящиков такой дом, что многие дамы, никогда не покидавшие насиженных мест, умрут от зависти. На стене неизменная картинка с коровами по колено в воде, и неважно, полон их кошелек или пуст: здесь что-то всегда припасено для гостей и предлагается попросту, без извинений. Таким людям можно спокойно довериться, только не позволяйте им помогать вам буквально во всех ваших делах. Фамилия доктора была Тикнор. Славный малый.

— Послушайте, Грим, — сказал мистер Тикнор, — в сикхском госпитале есть пациент, который должен вас заинтересовать. Он из Дамаска, араб, человек Фейсала. Не позволял отправить его в еврейский госпиталь — клялся, что это еврей пырнул его ножом, и другие евреи доведут дело до конца при первой возможности. Если бы мы с Мэйбл не пошли за покупками, они бы там так и шумели, а бедняга тем временем отдал бы концы. Мэйбл первая заметила толпу — я был в лавке Нуреддина. Она проложила себе дорогу зонтиком, затем кликнула меня, и я поспешил на помощь. Евреи пытались мне втолковать, что я не имею права забирать этого малого в сикхский госпиталь. Это и в самом деле так. Я его перевязал, усадил в кэб, и мы поехали — мы с Мэйбл и наш пострадавший. Поскольку я платил за кэб, я не видел причин, по которым Мэйбл должна была идти пешком. Конечно, раз уж мы его забрали, переводить его оттуда нельзя — парень слишком слаб. Но армия за него не заплатит, так что я послал счет евреям, а они его вернули с неприличной припиской на полях. Может, я смогу когда-нибудь получить деньги от Фейсала, иначе окажусь в убытке.

— Я это улажу, — заверил Грим. — И что плетет твой араб?

— Чтоб я понял… Клянется, что еврей ударил его ножом. Но эти парни из Дамаска горазды во всем винить евреев. А он только что оттуда. Думаю, он из офицеров Фейсала, хотя и не в форме. Вероятно, послан с тайным поручением. А что, если вам сходить и взглянуть на него? Только мой вам совет: держитесь подальше от дежурного врача. Он вечно лезет не в свое дело. Ничего ему не говорите.

— Разумеется. А как насчет Джереми? Что вы напишете в заключении?

— А для чего вам это нужно?

— Хочу помочь ему избавиться от неприятностей, из-за которых его увольнение может отложиться. Думаю, не стоит писать, что он сумасшедший?

— Сумасшедший? Все австралийцы сумасшедшие. Тут и справка не нужна. Вы его арестовали?

— Пока нет.

— Тогда вы опоздали. Он страдает от дурной пищи и пребывания на солнце. Воздух Иерусалима для него вреден, парень склонен кидаться в драку, если с ним спорят. Это в крови. Его следует отпустить, и рекомендую в течение двадцати минут отправить его к офицеру по делам личного состава, пусть возьмет отпуск за свой счет. Если вы знаете генерала, который пошел бы против офицера по делам личного состава, я покажу вам того же генерала в бегах. Пари не желаете?

— А если не удастся? — спросил Грим.

— С тем салагой, что сидит в отделе? Он подмахнет все, что я суну ему под нос. Он трижды в неделю заходит к нам с Мэйбл, чтобы отведать ее лепешек с сиропом. Готов поспорить — подпишет. К тому же, он порядочный малый. Его вытащил с линии огня в Газе австралиец, и он этого не забыл. Он подмахнет все, кроме чека, чтобы помочь анзаку. Уверен. Да, а вы прогуляйтесь до нашей мясной лавки, Грим. И побеседуйте с арабом. Сиди бин чего-то там… забыл, как его зовут. Лежит на койке номер девятнадцать, слева, в длинной такой палате близ патана, которому отхватило обе ноги. Его ни с кем не перепутаешь. Я напишу медицинскую справку для Джереми и пойду следом. Ох, подождите! Не желаете нынче вечерком заглянуть к нам с Мэйбл и поужинать с нами? Мы кухарки не держим, так что не отравитесь… Решено. Я предупрежу Мэйбл, что вы придете. Тру-ту-ту!

Оставалось только опасаться, как бы бригадир в своем негодовании не дошел до того, чтобы прислать наряд военной полиции арестовать Джереми по известному правилу: проще наказать синицу в руках, чем журавля с медицинской справкой. И небо было самым подходящим местом для нашей птички, синица она или журавль, пока подпись офицера по делам личного состава не украсила нужную бумажку.

В итоге мы втроем поехали в кэбе в сикхский госпиталь, куда оказалось не так-то просто попасть. В карауле там стоял сикх, который не признавал ничего, кроме приказа. В любом случае, он не знал Грима, ибо лишь недавно прибыл из Индии. Будь Грим в форме, и никаких бы вопросов не возникло, но они с Джереми по-прежнему были одеты как арабы; моя же гражданская одежда, по мнению часового, предполагала наличие сопровождающего, дабы я не совершил никакой наглой выходки. Арабы в его глазах были насекомыми, а белого, который водится с подобными созданиями, вообще нельзя принимать всерьез.

Но в госпитале находился наш друг Нарайян Сингх, который наслаждался законным правом ветерана — получать после суровых испытаний, перенесенных им в боях при Абу-Кеме, все, что можно, за счет армии. Правда, ничего серьезного с ним не случилось. Он узнал голос Грима и появился из центральной двери, сияя ослепительной белозубой улыбкой из-под роскошных усов. Его кудрявая черная борода снова отросла, он был исполнен достоинства, величия и с ходу все понял.

Грим сказал Нарайяну Сингху несколько слов по-арабски — на языке, который часовой считал тарабарщиной, но Нарайян Сингх, в свою очередь, заговорил на пенждаби, и парень поник, точно цветок-однодневка, услышав гневную речь старого солдата. В итоге мы удостоились салюта оружием и прошли, не побеспокоив никого, в том числе начальства. Нарайян Сингх двигался впереди с видом дворецкого былых времен, сопровождающего царственных владельцев дома в их покои. Он даже сообщил нам, как бы между делом, но очень тактично, что дежурный врач находится на операции.