У африканца иное представление о бедности и богатстве, чем у европейцев. Хижина деревенского вождя мало чем отличается внутри от хижины простого крестьянина — тот же глинобитный пол, несколько деревянных скамей, мотыги и мачете у стены. И тем не менее вождь будет пользоваться среди односельчан репутацией богатого человека.

А как же иначе? У него во дворе вдвое, если не втрое больше корзин с зерном. В сундуке вождя есть тщательно оберегаемый для торжественных церемоний халат, кожаные сапоги, различные украшения. И самое главное — его дом окружен хижинами, где живут жены. Жена — это пара рабочих рук в поле, это новый участок освоенной земли, это несколько дополнительных калебас зерна осенью.

Напротив, бедняк в лучшем случае имеет одну жену, а чаще всего холост. Одинокий мужчина не имеет права на собственный клочок земли и работает или на поле своего отца, либо на старшего брата. В деревне мужчина без собственной семьи — пария, к голосу которого прислушиваются только мальчишки.

Белла, к стойбищу которых мы случайно выехали, были предельно бедны даже по африканским нормам нищеты. В кольце, образуемом сухой колючкой для защиты жилищ от ночных хищников, бегали несколько тощих кур. Ребятишки были совершенно обнаженными, женщины кутались в рваное тряпье. Позднее подошло четверо мужчин. Это были пастухи.

Руш объяснил нам, что белла веками были полурабами, полукрепостными туарегов Сахары. Те поручали пасти им свой скот или сажали на землю выращивать просо и сорго либо пшеницу, когда белла оказывались в оазисах Сахары, где в отличие от саванны существует давняя традиция этой культуры. Они не имели собственного имущества, не имели собственной воли, во всем подчиняясь своим хозяевам — кочевникам. Это были люди африканского «дна», и даже самый бедный, самый угнетенный из крестьян в любой из соседних деревень был и богат и свободен по сравнению с ними.

Их язык был мне непонятен. Я не мог спросить у этих людей — у женщины с лицом выточенной из черного мрамора мадонны, у пастуха, горделиво держащегося в отдалении от нашей шумной кучки, почему они мирятся со своей отверженностью. Да вряд ли они поняли бы меня, даже если бы я говорил и на их языке. Их мир столь узок, их представления о жизни таковы, что они просто не видят возможности что-то изменить в своей судьбе.

Мне вспоминался разговор с комендантом города Гундама в Республике Мали, происходивший в январе 1961 года. Гундам находится примерно в шестидесяти километрах от Томбукту, на границе двух весьма различных миров — мира туарегов Сахары и мира земледельческих народов — бамбара, догонов, сонгаи и других. Комендант, приехавший сюда из столицы Мали города Бамако, был просто ошеломлен некоторыми из возникавших перед ним проблемами. Он рассказывал:

— На днях ко мне пришел старик туарег и начал жаловаться, что от него ушли все рабы. Мол, старость его теперь будет беззащитна, никто его не напоит и не накормит. Я попытался объяснить старику, что в независимом Мали рабов не может быть, что в нашей стране все люди равны и свободны. Он только покачал в ответ головой и, отказавшись взять деньги, ушел.

То ли у коменданта, самого занятого в Гундаме человека, выдался свободный вечер, то ли он просто был рад высказать наболевшие мысли перед свежим человеком, во всяком случае он не поглядывал многозначительно на часы, продолжал рассказывать, а я внимательно, стараясь не перебивать, слушал. Он говорил:

— История со стариком обрадовала меня. Я убедился, что люди слышат наш голос и понимают постепенно свои новые права. Но мне приходилось не раз сталкиваться с такими случаями, когда рабы сами отказывались уходить от прежних хозяев. Они говорили мне: «Как мы сможем прожить одни? Куда мы денемся, уйдя от хозяина?» Это было обидно, горько слышать.

Мне запомнились рассуждения коменданта о том, как века кабалы ослепили людей и заставили постепенно забыть, что в жизни существуют тысячи путей, которыми можно идти. Покорность стала традицией, инерция существования — законом.

Неужели все-таки правы в своем безверии те двое парней из министерства информации? Неужели не хватит у страны силы освободиться от застарелой косности и от европейских хищников? Мои размышления прервали. Пора было следовать дальше.

Тиллабери, куда мы направились, отдохнув после долгой дороги, расположен на самом берегу реки. Местное население состоит по преимуществу из сонгаи — этого своеобразного народа, связавшего всю свою жизнь с жизнью Нигера. Руш здесь знал всех и каждого и приготовил нам хороший сюрприз — выступление известнейшей в этих краях певицы.

Я по сей день сожалею, что тогда же не записал ее имени. Наверное, не сделал я это потому, что внешность певицы показалась мне заурядной. Она была типична для женщины из торговой семьи — в мочках ушей ряды золотых колечек, лицо татуировано, глаза чуть подведены синей краской. Обращали внимание лишь живой умный взгляд, в котором читались и приветливость, и гордость, и доброта. Без долгих упрашиваний певица согласилась продемонстрировать нам свое искусство и начала петь.

Иностранцу бывает трудно оценить и песни, да и саму манеру петь народа совершенно чужой для него культуры. С молоком матери мы впитываем звучание родных мелодий, теплоту родного языка, нежность и силу его интонаций. Может быть, именно через песню, хорошую народную песню, к нам впервые приходит ощущение родины, ощущение своей внутренней глубинной связи с миллионами других людей, над колыбелью которых звучали эти же слова и эта же мелодия. Естественно, что мы склонны считать то, что нам особенно дорого и близко, лучшим, иногда растрачивая способность верно понять новое и необычное, с чем сталкиваемся у других народов.

Так и я сначала не нашел привлекательными странные гортанные звуки, тягучую и в то же время напряженную мелодию песни, которую первой исполнила певица. Но мне все же бросилось в глаза, как сильно поглощена песней она сама. Певица словно слушала свой внутренний голос и делала только то, что нужно, чтобы выпустить его на волю. Нас она не слышала и не замечала.

С каждой новой песней разрушалась преграда непривычного, отделявшего ее от слушателей. Сначала певицу слушали, потому что она была — экзотика, теперь — подчиняясь ее таланту. Руш коротко пояснял содержание отдельных песен — несчастная любовь, тоска по родному дому, красота девушки. Две песни говорили о прошлом — государях империи сонгаи.

Импровизированный концерт на берегу реки продолжался свыше часа. От имени нас всех Жан Руш поблагодарил певицу. Улыбнувшись, она сразу же ушла, но мы еще долго спорили, снова и снова возвращаясь к только что пережитому наслаждению от большого искусства. С насмешливой улыбкой знатока прислушиваясь к нашим восторгам, Жан заметил:

— Она действительно прекрасная певица. Но есть две-три не менее, если не более, талантливых.

Дорога назад обычно бывает длиннее, чем раньше, при пути вперед. Устав после долгой поездки, мы стали замечать и едкую дорожную пыль, и тряску на многочисленных ухабах, и жестокость металлических сидений автомобиля. Ниамей словно отодвинулся на добрую сотню километров, и те из нас, кто не смог задремать, нетерпеливо пересчитывали остающиеся до возвращения в столицу часы и минуты. В ночной темноте машина подъехала наконец к гостинице.

С трудом передвигая ноги, добрался я до своей комнаты. Немедленно в душ, чтобы смыть дорожную грязь, и спать, спать. Завтра еще один напряженный день…

Но сон не шел. В мертвой тишине гостиницы я явственно слышал голос певицы, встреченной в Тиллабери, перед глазами вставали шалаши белла, их лица. Мысли снова и снова возвращались к разговору с молодыми ребятами из министерства информации. Мне казалось, что во время поездки я узнал что-то очень важное, что следовало бы сказать этим парням при следующей встрече.

Конечно же, это были песни о былом величии сонгаи, чья империя охватывала громадные территории вдоль Нигера. Владыка Гао, столицы этой империи, аския Мохаммед, правивший с 1493 по 1529 год, расширил границы государства от Сегу на западе до гор Аира на востоке. Ослепший в последние годы жизни, он был свергнут с престола и сослан на остров на Нигере собственным сыном Муссой.

Созданное Мохаммедом государство оказалось непрочным. Его раздирали и междоусобицы борющихся за престол принцев, и взаимная вражда покоренных народов. Когда в 1591 году на границах империи появилась колонна марокканцев под командованием паши Джудера, то в первых же боях армия сонгаи была разбита наголову. В конце того же года последний аския Мохаммед Гао попал в западню к марокканцам и был уничтожен вместе со своей многочисленной свитой. После его смерти империя буквально рассыпалась на десятки соперничающих между собой княжеств.