Бубакар, родившийся в деревне, но выросший в Конакри, получивший здесь образование и начавший самостоятельную жизнь, и был как раз тем человеком, который способен открыть душу города: он был очень тонок, знающ и часто подмечал то, мимо чего равнодушно проходили другие. Вечером, когда мы встретились в баре на пляже, расположенном неподалеку от городского рыбного рынка, он вновь меня обнял и принялся расспрашивать о моих планах.

— Ну, вот и сбылась твоя мечта побывать в Гвинее, — улыбался он. — Кто бы смел подумать еще два года назад, что советский журналист сможет свободно приехать к нам?

Мы оба рассмеялись.

На пляже, в скобках замечу — платном, было пустынно. Кроме нескольких французов, играющих в шары, да двух гвинейцев, сидевших за соседним столиком, — только вездесущие длинноногие белые птицы с длинными клювами. Нам подали ледяной ананасный сок местного производства, и мы принялись за разработку программы моих конакрийских «встреч.

Маленькая мама на одной из конакрийских улиц

— Я хочу, чтобы ты побывал у моих друзей, — говорил Бубакар. — Люди это очень разные, и тебе будет интересно. Я уверен, что будет интересно и им. Ты знаешь, белых у нас почти никогда не приглашают в дома, но у русского есть шансы. От русских ожидают широты, которой мы, не видели у других европейцев.

Предложение Бубакара не могло меня не обрадовать. Работая в газете, я, естественно, часто читал речи и статьи африканских политических деятелей, и мне было в общем известно, что они говорили о своих странах, как спи представляли ход событий. Но что думали в народе? Какие идеи его волновали, что его заботило, радовало или возмущало? Между тем, что находишь в иных речах африканских политических деятелей, и тем, чем насыщена местная жизнь, мне чувствовался иногда глубокий разрыв. Так ли это?

Среди конакрийских официантов не существует обычая бросать свирепые взгляды на посетителей, занимающих подолгу столик стаканом ледяного сока. Поэтому мы с Бубакаром пробыли на террасе бара часа два. Было жалко уходить от моря с его свежестью, с его мягким и успокаивающим плеском, нежными палевыми красками. Мы поднялись, когда на горизонте возникли косые паруса лодок. Значит, до заката недолго.

На соседнем рынке в ожидании рыбаков уже собрались женщины.

— Ты знаешь, — объяснял мой друг, — в Конакри есть много рыбаков с Нигера. Жители приморья переселились сюда с гор, моря не знали, и рыбу сюда, на побережье, для них привозили с Нигера. А потом вслед за рыбой сюда перебрались и рыбаки из племени бозо. Они потомственные рыбаки, и некоторые их считают не особым племенем, а кастой народа бамбара.

Мы решили дождаться лодок вместе с женщинами. Ветер дул с моря, и лодки быстро приближались. И вот подошла первая, вторая. К ним бросились ребятишки, помогая усталым отцам и братьям поскорее выгрузить улов. Он тут же на месте делился между семьями. Добыча била скудной, редкая женщина уносила с собой полную корзину.

— Тяжелый, опасный труд, — повернулся ко мне Бубакар. — И неблагодарный. Много ли заработаешь за день? Гроши.

— Так почему же эти парни не меняют занятие? Я понимаю, это трудно для мужчин постарше. Но молодежь?

— Они — как поезд на рельсах. До стрелки не сдернешь с пути. Ты думаешь, в Конакри было легко найти работу? Отнюдь нет. Вот они и держатся за дело своих отцов. Может быть, теперь и у рыбаков появится «стрелка» в жизни — возможность выбора? — опрашивал сам себя мой друг. — Пока говорить об этом рано.

Он проводил меня до гостиницы: «Зайду в воскресенье утром. Жди».

Ранним утром в воскресенье под моим окном раздался автомобильный вопль. Через мгновенье он повторился. Выглянув, я увидел черную, весьма потрепанную автомашину, в которой, судя по ее внешнему виду, только гудок и сохранил свою молодость. Рядом с машиной стоял Бубакар.

Опасаясь, что машина взревет в третий раз, я спустился, прыгая через ступеньки. Бубакар ждал меня с приятелем, молодым парнем по имени Дауди.

— Он работает на почте, как когда-то наш президент, — шутя представил его Бубакар. — Подождем, не с делает ли и он столь же блестящую карьеру.

Не знаю, какое будущее ожидало Дауди. Но тогда жил он в скромном домике на узкой незамощенной улице. По двору бегали куры, неутомимо копаясь в сухой ныли, здесь же росли две папайи, банановое дерево. В тени играли голопузые ребятишки. Их было очень много, и я недоуменно посмотрел на совсем молодого Дауди.

— Со мной живут мои братья, — пояснил он. — Пока что им трудно найти работу, и они пользуются моим гостеприимством.

Когда я вошел в дом, то увидел, что у Дауди жили не только его братья, но и сестры, их мужья, жены братьев, их дети. Отдельную комнату занимал лишь его (лен, все остальные сгрудились в трех небольших к тетушках с узкими окнами без стекол.

Пока Дауди хлопотал, расставляя на столе бутылки с лимонадом, стаканы и тарелки, я шепотом спросил у Бубакара, как умудряется его друг прокормить на свою скромную зарплату эту толпу людей.

— Что поделаешь, обычай. Иначе жить нельзя.

Так впервые я столкнулся с одной из сложнейших проблем сегодняшней Африки. Это острое чувство родственной близости, эта убежденность в необходимости родственной взаимопомощи на сухом жаргоне социологов-африканистов называется «почвой семейного паразитизма».

В доме Дауди я увидел одну сторону проблемы — человек «при должности» помогал своим родным перебиться в тяжелое для них время. Это выглядело в высшей степени человечно, даже благородно.

Но есть и другая сторона, которая мне стала понятна позднее. Чиновник, сумевший сделать карьеру, будет использовать все свое влияние, чтобы пристроить на доходные места своих сородичей. К этому его обязывают нормы традиционной морали и подстегивает желание освободиться в конце концов от кучи нахлебников. Страдает дело? В ответ чиновник только пожмет плечами.

Другой пример — развертывающий бизнес предприниматель. Этот пристроит часть сородичей в собственной лавке или мастерской и будет выжимать из них все силы. Но те, кто останутся «за бортом», будут съедать все его доходы. У предпринимателя останется не слишком много шансов поднять свое дело.

Не нужно обладать фантазией, чтобы представить, какой громадный вред причиняют государственному аппарату тысячи обремененных «овитой» сородичей, как эти же толпы нищих родственников тормозят становление национальной буржуазии. Какому реформатору окажется по плечу эта громадная проблема? Может быть, только времени…

У Дауди мы пробыли около двух часов. Меня познакомили с его отцом — худым, высоким стариком с морщинистым лицом. Этот старик был полным хозяином в доме, и к его тихому голосу прислушивались все, от мала до велика. Он посмотрел на меня внимательно, пронизывающе, сказал несколько любезных слов, и аудиенция была закончена. Мы вышли из его комнаты, при всей ее бедности самой уютной в доме.

СРЕДИ СТАРЫХ ГАЗЕТ

Как-то раз Бубакар заехал за мной днем.

— Поедем в архив. Там нас ждут, — предложил он мне. Я, конечно же, согласился.

Оказалось, что архив находится рядом с Институтом документации и исследований на берегу океана. С некоторым недоумением остановился я у низкого, барачного типа здания, где, по словам Бубакара, был архив. В его узкой тени примостился седой негр и на примитивном ткацком станке ткал длинную белую ленту. Потом эта лента будет разрезана на куски, куски сшиты по всей длине, так что получится пригодная для изготовления халата широкая ткань. Ткач кданул нам головой — проходите, мол. Видимо, по совместительству он исполнял и обязанности сторожа-швейцара.

В небольшой, заставленной столами комнате, куда мы вошли, царил полумрак. Повсюду груды старых брошюр, запыленные папки, пухлые газетные подшивки. Нам навстречу поднялся уже немолодой человек в темпом костюме.

— Мариус Синкун, — представился он.

Бубакар назвал меня.

— Мне нечем особенно похвастаться, — говорил Синкун. — Вы сами видите, в каком здании мы работаем. В дожди крыша протекает, сырость портит документы. К тому же перед своим уходом в 1958 году французы уничтожили значительную часть архивов. Я помню, как бумаги плавали в волнах этого заливчика, — и он махнул рукой в сторону окна, за которым виднелась небольшая бухта.

На мою просьбу разрешить осмотреть здание Синкун охотно согласился и пригласил Бубакара и меня пройти вперед.

Длинный зал был целиком заставлен стеллажами, на которых были видны зеленоватые корешки папок, на столах лежали пропыленные, пожелтевшие газеты. Я просмотрел газеты. Среди них были и местные издания, н публикации из Дакара, Абиджана, Катону, Бамако. Многие я видел впервые.