За что он так на тебя взъелся?
– Саш, чего ты застыла в проходе? Топай к нам. Посмотришь, что мы купили.
Снова зовет меня довольный Зимин-старший, и я послушно шагаю к большому дивану терракотового цвета и опускаюсь на освобождающееся между родителями место. С замирающим сердцем веду подушечками пальцев по сапфирово-синему бархатному прямоугольнику у Сергея Федоровича на ладони и не дышу, когда заветная коробочка открывается.
А потом погружаюсь в чистое искрящееся счастье, окутывающее меня с головы до ног. Не могу оторвать глаз от двух полосок белого металла и одобряю идеальные в своей простоте кольца без драгоценных камней с выгравированным на внутренней стороне обещанием «навсегда».
И это все до такой степени трогательно и волнительно, что я с трудом сдерживаю слезы радости и откашливаюсь, чтобы еще раз поздравить сидящих рядом со мной людей. Только не успеваю, потому что по телу пробегает лихорадочная дрожь, а внутренности съеживаются в один нервный ком.
Значит, вернулся Зимин-младший.
– Все в сборе, как хорошо. Ты, наверное, проголодался, Матвей?
Первой вскакивает всегда радушная и вечно переживающая, что на столе мало еды, мама. За ней поднимается Сергей Федорович и устремляется на кухню, нахваливая еще горячую уху, стоящую на плите. А я сижу, как дура приклеившись к дивану, и скольжу по Моту внимательным взглядом.
Всклокоченный, с глазами бешеными. Злой. Неужели никто не видит?
– Спасибо, что унизил.
Впитав его недовольство, я падаю в кипящий котел своих собственных обид, с энтузиазмом мазохиста прокручивая случай в коридоре. Замираю ровно на секунду, надеясь пусть на скупое, но извинение, и тут же прощаюсь с крошащейся на осколки иллюзией.
– Всегда к твоим услугам, сестренка.
Фривольное обращение, слетающее с его губ, задевает во мне какие-то струны, натягивая их до предела. Окрашивает вселенную в ядовитый ярко-алый цвет и поднимает самое темное со дна души. И мне до умопомрачения хочется вздернуть вверх руку и продемонстрировать Матвею оттопыренный средний палец. Но хорошие девочки так не делают, правда?
Хорошие девочки устало прикрывают веки и считают до десяти, упражняясь в дыхательной гимнастике. Хорошие девочки проглатывают рвущиеся наружу неприличные слова, смахивают невидимые пылинки с новой красивой юбки и идут накрывать на стол. Не обращая внимания на табун мурашек, марширующих от макушки до поясницы и обратно.
– В общем, с ЗАГСом я договорился, в ресторане мы все заказали, свадьба будет на две недели раньше, чем планировали.
С ребяческой улыбкой сообщает Зимин-старший, хвастаясь сегодняшним триумфом, и осторожно дует на финскую уху со сливками и форелью. Невесомо целует маму в щеку и первым принимается за еду, пока мы с Мотом перевариваем эту поистине ошеломительную новость.
– Здорово.
– Поздравляю.
Без особого энтузиазма выпаливаем мы с Матвеем одновременно и синхронно утыкаемся в глубокие черные тарелки, вяло орудуя ложками. Кое-как впихиваем в себя блюдо, вкуса которого не чувствуем, и одновременно встаем из-за стола, направляясь к посудомоечной машине. Чтобы там столкнуться нос к носу и смотреть друг другу в глаза не меньше минуты.
«Ты пожалеешь».
Читаю в остром, словно сотня иголок, взгляде Зимина и швыряю в ответ беззвучное «да пошел ты». Торопливо вытаскиваю из микроволновки стеклянную форму с мясной запеканкой, звонко бахаю ей о столешницу и понимаю, что не смогу больше проглотить ни кусочка в присутствии сводного брата.
– Я что-то наелась. Спасибо большое, мамуль. Пойду к себе, мне столько всего по учебе надо сделать, чтобы ребят нагнать.
Подсовываю родителям версию, не слишком далекую от правды, и быстро смываюсь из кухни, надеясь, что Мот не станет ломиться ко мне в комнату, как в прошлый раз. Со скоростью спринтера снимаю с себя одежду и все время кошусь на дверь, неуклюже путаясь в широких домашних штанах лавандового цвета. Ныряю в любимый старенький свитшот и только тогда глубоко судорожно выдыхаю, испытав невероятное облегчение.
А потом перетаскиваю ноутбук вместе с тетрадками на кровать и честно пытаюсь восполнить имеющиеся пробелы в знаниях. Только строки снова сливаются в неразборчивое пятно, буквы пляшут сумасшедшую джигу-дрыгу, а смысл написанного ускользает от воспаленного сознания. Поэтому на разрезающий тишину звонок Ирки я отвлекаюсь с удовольствием, разминая каменную шею и плечи.
– Привет, подруга.
– Привет.
– Я тебя предупредить хотела… – запинается Зайцева и, то ли подобрав подходящие слова, то ли что-то там сверив, продолжает. – Шаровой скинули ваши фотки с посвята.
– Какие фотки?
– Не тупи, Сашка! Там, где вы с Мотом на танцполе… кхм… зажигаете. В общем, будь готова к подставе. Настя там рвет и мечет.
Это она еще не знает, что мы целовались.
– Спасибо, Ириш.
Отстраненно благодарю подругу и отключаюсь, не найдя в себе сил продолжать разговор. Прощаюсь с планами наверстать отставание и резким движением захлопываю ноутбук. Убираю его на тумбу, сгружаю сверху тетради и заваливаюсь на спину, широко раскинув руки и пытаясь найти на потолке рецепт, как выжить в новом городе, в новом универе и новом доме и не сломаться.
Не придумываю ни одного хоть сколько-нибудь годного варианта и незаметно для себя самой проваливаюсь в объятья Морфея, чтобы спустя то ли пятнадцать минут, то ли несколько часов проснуться от того, что чужие пальцы скользят по моим распущенным волосам.
Бережно. Трепетно. Нежно.
Саша
Не спешу открывать глаза, продлевая волшебное мгновение. Сворачиваюсь в маленький клубок, устраивая макушку на мягких коленях, и урчу, словно котенок, подставляясь под ласку. Вбираю в себя чужую заботу и млею от того, как тепло расползается по телу, согревая озябшие клеточки.
– Сашка, дочь. Я так тебя люблю, – наклоняется ко мне мама и целует в лоб. Прямо как в детстве, когда рассказывала на ночь сказку про «Золушку» или «Спящую красавицу».
И я тону в этих щемящих ощущениях, укутываюсь в ностальгию и жмусь щекой к маминым ладоням с длинными линиями жизни на внутренней стороне. Застываю неподвижным изваянием и загадываю желание, чтобы наша доверительная близость длилась вечно.
– Я совсем не уделяю тебе внимания. Прости, милая.
Шумно вздыхает мама и снова принимается перебирать мои рассыпавшиеся в беспорядке пряди, отчего на душе становится спокойно и так легко. И кажется, что любые трудности мне по плечу, а весь этот мир лежит прямо у моих ног и только и ждет, пока я начну его завоевывать.
Классное чувство!
– Все в порядке, ма. Я все понимаю.
В этот самый момент я совсем не лукавлю. Я на самом деле понимаю двигающие моим самым родным человеком мотивы, целиком и полностью одобряю ее привязанность к Сергею Федоровичу и совсем не виню ее за то, что она растворяется в нем почти без остатка.
Настоящая любовь, без примесей выгодного симбиоза и холодного расчета, сейчас большая редкость…
– Наш переезд… и свадьба эта… все так поспешно, – неуверенно осекается мама, совсем по-девчачьи прикусывая нижнюю губу, и мне до дрожи на кончиках пальцев хочется заключить ее в свои объятья. – Сашенька, если тебе неуютно здесь. Если ты не готова принять наш брак, мы с Сергеем все отменим. Перенесем, в конце концов, на столько, сколько тебе понадобится, чтобы ко всему привыкнуть.
От произнесенных полушепотом фраз крохотный ком в горле стремительно разрастается в размерах и мешает нормально дышать. Слезы выступают на ресницах, а чувство благодарности вытесняет и мгновенно поблекшие обиды, и выцветшее недопонимание.
– Не нужно ничего отменять, мама. Я хочу, чтобы ты была счастлива. И я даже готова назвать Сергея Федоровича «папой». Наверное. Когда-нибудь.
Улыбаюсь широко и стараюсь вложить в эти слова всю свою искренность, чтобы мама ни в чем не сомневалась. Чтобы выбрала себе в каталоге самое замечательное элегантное платье или стильный брючный костюм, подчеркивающий достоинства ее изящной фигуры. Чтобы сделала прическу у лучшего стилиста, нанесла едва заметный естественный макияж и светилась ярче тысячи лампочек, освещая все вокруг.
И не допускала даже мысли, что дочь за нее не рада.
– Такая ты у меня взрослая стала, Саша.
Растрогавшись, всхлипывает мама и утыкается острым треугольным подбородком мне прямо в макушку. Водит ладонями по спине и бормочет что-то про то, что я самое дорогое, что у нее есть. А потом мы засыпаем, крепко обнявшись. Запутываемся в простынях. И видим разноцветные радужные сны, с которыми под утро жаль расставаться.