— Добрый день.

— Ссс.. с кем имею честь?..

— Андрэ де Монгель, — представился я.

— Оч-приятно!..

— Будучи в ваших землях, — решил я сразу приступить к делу, — я поссорился с одним

человеком...

— Рыцарем?

— Да. Гийомом де...

— Держу пари: вы пустили ему кровь!!! — не слушая меня, проревел епископ. — Вы

проткнули его насквозь и разрубили на части! — Шатаясь, епископ Готфрид добрел до стола и с

грохотом водрузил посередь оного свою бутыль. — Вы выпустили ему кишки! Я прав?

— Да, но...

— Выпьем же за это! — провозгласил епископ, откупоривая бутылку.

Я удивился, но промолчал. Подошел поближе к столу.

Епископ меж тем наполнил два кубка. Кроме кубков на столе имелись две пустые бутыли,

кувшин, серебряное блюдо, большие каминные щипцы. Но когда я протянул руку к ближайшему

кубку, епископ меня удержал.

— Погодите, — сказал он. — Вам еще нельзя. Кто, говорите, был ваш противник?

— Гийом де Бош.

— Не помню такого, — промолвил епископ Готфрид и осушил свой кубок. — Еретик?

Я пожал плечами:

— Не знаю.

— Но ты-то сам добрый католик?

— Конечно, — согласился я на всякий случай.

— Выпьем же за это.

Воспользовавшись тем, что монсеньор епископ убрал руку от моего кубка для того, чтобы

снова налить себе красного, я пригубил вино. Ничего вино оказалось. Только, на мой вкус, слишком

терпкое.

— Полно тут еретиков, — доверительно сообщил мне епископ. — В кого ни плюнь —

обязательно попадешь в еретика. Даже в моих собственных землях сколько их развелось,

проклятущих, — ужас... рассказать кому-нибудь — не поверят...

Я сочувственно покивал.

— Давно пора их всех к ногтю... — продолжал Готфрид. — А то придумали тоже —

свободомыслие... А все отчего? А все оттого, что никакого порядка в стране нет... Вот я понимаю —

Германия, скажем... Арагон... А кто, говоришь, таков был этот... этот...

— Кто?

— Ну, тот, которого ты... — Тут епископ присвистнул и закатил глаза.

— Аааа... Гийом де Бош.

— Откуда он?

— Кажется, откуда-то с севера. Я не знаю точно.

— Значит, все-таки не еретик... — с сожалением сказал Готфрид. — А ты буллу Папы

Римского против этих нечестивцев слышал?

— Нет.

— Так знай же, сын мой, что всякий, кто убьет еретика, получает себе его имущество, а также

отпущение своих предыдущих грехов, пусть даже и самых тяжелых. Вот, скажем, убил ты десять

католиков. Значит, надлежит тебе убить десять еретиков — и ты чист и перед Иисусом, и перед

Церковью, аки агнец...

— Спасибо. Буду иметь в виду.

— А знаешь ли ты, — сказал епископ, разливая по нашим кубкам то, что еще оставалось в

бутылке, — что вообще-то убийство — это грех?..

— Знаю, — ответил я, — но дело в том, что...

— Вот помню, раз в Париже, — перебил меня Готфрид, — лет эдак пятнадцать или двадцать

назад... устроил батюшка короля нашего турнир... Ну, я тогда эту рясу еще не носил... В общем,

случилось так, что свалил я на турнире сынка одного барона. Сшиб его с седла в общей свалке — а

он возьми да и сломай себе шею. Тут, значит, герцог мне и говорит...

Следующие двадцать минут епископ повествовал о славных делах своей молодости.

Периодически он сбивался и замолкал, пытаясь отыскать нить рассказа.

К концу его рассказа я начал думать, что Париж — город весьма немноголюдный. Вот уже лет

пятнадцать или двадцать. Населенный преимущественно бывшими собутыльниками епископа

Эжльского и спасенными им девицами... По-моему, король и некий, часто упоминавшийся Готфрид

ом герцог были единственными, кому, кроме девиц и готфридовских собутыльников, удалось

избегнуть того, чтобы их «проткнули насквозь» или «разрубили на куски». К герцогу Готфрид — это

чувствовалось по его тону — до сих пор испытывал некоторую, слегка покровительственную

симпатию.

Во время одной из затянувшихся пауз я спросил:

— Значит, насчет Гийома все в порядке?

Епископ погрозил мне пальцем:

— Погоди!.. Экий ты быстрый... А знаешь ли ты, что мать наша, Святая Католическая

Церковь, пребывает в бедности великой, в то время как враги ее всюду подняли главы свои...

Я отвязал от пояса кошелек, высыпал из него на ладонь все монеты, демонстративно отделил

одну, которую спрятал обратно, а остальные подвинул к Готфриду.

— Вижу я, — сказал Готфрид, убирая деньги в большой сундук под кроватью, — что есть в

тебе смирение и благочестивое рвение до дела христианского... Погоди-ка.

Бормоча себе под нос, Готфрид принялся рыться в сундуке. Не найдя искомого, он бегло

осмотрел две деревянные полки, приколоченные к задней стене, и перешел к сундуку, стоявшему

рядом с дверью.

— Куда же я ее сунул...

Нужная вещь нашлась в груде тряпья (в том числе и женского), сваленного рядом с сундуком.

Это оказалась увесистая шкатулка, обитая железом. Готфрид сел на кровать, положил шкатулку себе

на колени и начал копаться в ее содержимом.

— «Сим свидетельством...» Так, это не то... Это святотатство... Это возведение хулы на Папу...

А это что такое?.. Ага... Нет... А это?.. А, вот оно!.. Давай становись на колени.

Чувствуя себя полным идиотом, я встал.

— Сын мой, веришь ли ты в Иисуса Христа, Господа Бога нашего? — проникновенным

голосом спросил меня епископ.

— Да, отец мой. Верю.

— Раскаиваешься ли ты в убийстве... этого... как его...

— Гийома де Боша.

— Во! Точно... Раскаиваешься?

— Раскаиваюсь.

— Какие-нибудь у тебя еще есть грехи?

— Да нет... кажется...

— «Кажется»! — передразнил меня епископ. — Так есть или нет?

— Нет.

— Не верю.

— Ну, вообще-то... — начал я, судорожно соображая, что бы еще такое придумать.

— Ладно, — смилостивился Готфрид. — Знаем мы ваши грехи. Все мы грешны. Отпускаю

тебе прегрешения, сын мой... Повторяй за мной: Pater noster qui in caelis...

— Pater noster...

Но тут нас прервали. Скрипнула дверь. В комнату заглянула молоденькая и довольно

привлекательная девушка.

— Монсеньор Готфрид, вы зде... Ой, простите! — осеклась она, заметив наконец и меня.

— Мари, — с ласковой укоризной сказал епископ. — Ты не вовремя. Сгинь с глаз моих.

Девица шмыгнула обратно за дверь. Готфрид несколько секунд смотрел ей вслед. Потом в такт

каким-то своим мыслям покачал головой. У меня начали затекать колени.

— На чем мы там, бишь, остановились?.. — спросил меня епископ, поворачиваясь.

— На Патерностере.

— Ах да... — Готфрид осенил меня крестом. — Вот что, сын мой... Иди-ка ты и не греши

больше. Прочтешь десять раз «Pater noster» и «Ave»... Аминь.

Решив, что настал подходящий момент для того, чтобы перекреститься, я так и сделал. Во мне

почему-то сидела твердая уверенность, что креститься следует через правое плечо, однако рука сама

собой потянулась сначала к левому, а уж потом к правому — и я не стал препятствовать ей в этом.

— Благодарю вас, отец мой...

— Все, — епископ сунул мне в руку прямоугольный кусок пергамента и еще раз небрежно

начертил в воздухе крест, — иди, сын мой.

Я вышел.

Тибо дожидался меня во дворе:

— Ну как?

— Лучше некуда. Особенно хорошо пошло вино из монастырских подвалов.

Тибо всплеснул руками:

— Так что ж, вы в гостях у него не остались? Все равно в городе ночлег искать придется.

Я пожал плечами. Подобная мысль мне как-то в голову не пришла. Но признаваться в этом я

не собирался.

— Скажем так: обстановка к продолжению знакомства не располагала.

— Аааа...

Когда мы подъехали к воротам, выяснилось, что привратник куда-то исчез. Так что открывать

ворота нам пришлось самим. Закрывать их мы не стали. Сами закроют. Не маленькие.

* * *

Постоялый двор мы нашли быстро. Первый же человек, к которому обратился Тибо, уверенно

указал пальцем куда-то в конец улицы.

— Вон тот дом видите? Заведение месье Герарда. Там есть и конюшня, только с обратной

стороны надо заехать.

Мы так и сделали. Воняло в переулке знатно. На главную улицу города местные жители