объяснений. Все они бессмысленны. Я легко читаю твои мысли и вижу, что ты говоришь именно

то, что думаешь, и не лжешь мне. Из этого я заключаю, что ты и сама не понимаешь природы

оружия, которым уничтожила Повелителя Затмений. А раз так, мне придется приступить к

изучению этого оружия другим способом.

Спросила его Нинель:

— Что ты хочешь сделать?

Сказал Клинок:

— Мне известно, при каких условиях это оружие стало действовать, а раз оно слепо, то

должно сработать еще раз. Я воссоздам эти условия. Первое условие — ты; и ты сейчас стоишь

передо мной. Второе условие — Каэрдин. Как видишь, мой облик уже соответствует его облику,

мое колдовское могущество также ничем не отличается от того, коим обладал Каэрдин. Теперь я

буду постепенно изменять свою сущность так, чтобы она во всем совпала с сущностью Каэрдина,

я буду менять свое мышление, и чувства, и некоторые аспекты волшебства таким образом, чтобы

совпадение стало совершенным. Ведь Каэрдин пребывает во мне, как и все древо времени, а я

могу стать всем, что пребывает во мне. Я буду внимательно следить за тобой, ведь в какой-то

момент моего превращения незримое оружие обязательно должно будет покинуть ножны твоей

души и обратиться ко мне. Тогда я пойму природу этого оружия, захвачу его и достигну

желаемого.

Сказала Нинель:

— Ты никогда не сможешь сделать этого. Ты просто не сможешь в точности стать им.

— Почему ты так думаешь?

Сказала Нинель:

— У Каэрдина была честь.

— Я сделаю себе ее точное подобие.

— А как же стремление, о котором я говорила тебе? Недостаточно просто испытывать те

или иные эмоции. Тебе придется еще и своей волей стремиться к этому, как стремился Каэрдин.

Тебе это не по силам, ведь твоя воля — это голод и разрушение.

Сказал ей Клинок, усмехнувшись:

— Не беспокойся за меня. Я сумею выполнить то, что хочу. Я вижу, что ты боишься

удачного перевоплощения, ведь если оно произойдет, ты потеряешь над собой контроль и

кинешься в мои объятья. Ты правильно боишься. Ибо хотя ты утверждаешь, что любовь измерить

нельзя, в глубине души, однако, ты знаешь, что прав я, утверждающий, что можно.

И еще сказал он:

— Привлекает меня в этом опыте и кое-что другое. Видишь ли, Нинель, я убил Каэрдина

тогда, когда он был слаб и ничтожен, и это немного отравляет мое торжество. Но Повелителя

Затмений нельзя уже воскресить, чтобы испытать наши силы на равных. Некогда, на заре времен,

так уже было, и тогда он подчинил меня своей воле. Как же мне теперь превзойти его, когда он

уже мертв? Я вижу только один способ. Я одержу победу там, где он потерпел поражение. Он не

успел или не смог воспротивиться действию твоего незримого оружия. Я буду наготове. Я смогу и

успею.

И вот, начал он изменение. Изменение же это было невидимо для глаз Нинель, и она с

затаенным ужасом ждала, что последует дальше. Но вот увидела она, что глаза врага ее внезапно

остекленели и рот исказила судорога, и пальцы рук искривились и стали похожи на крючья. Что-

то пошло не так, как рассчитывал Клинок. По всему его телу прошла сильная дрожь. Он откинул

голову и полуоткрыл рот. Тело его стало судорожно содрогаться, как в припадке эпилепсии,

крылья беспорядочно били воздух и раскалывали камни. Он упал на землю. Мучительный вой

вырвался из его глотки — отчаяние и страшнейшее страдание заключались в нем. Казалось, он

борется с кем-то или чем-то невидимым — но бесполезно, и он безнадежно проигрывал в этой

борьбе. Наконец, он застыл.

Нинель ждала, не шевелясь. Бежать было бесполезно, а приблизиться к чудовищу,

убившему ее возлюбленного, она опасалась.

Но вот он пошевелился. Оперевшись рукой о землю, встал на колено. Поднял голову. И

увидел Нинель.

Ее сердце бешено забилось, когда она увидела его лицо. Перед глазами все поплыло. «Не

лги себе! Ты ведь знаешь, что это только обман!» — Закричала она мысленно, но сердце ее,

казалось, зажило своей собственной жизнью, и сделалось неподвластным разуму.

Не отпуская ее глаз, враг встал. Он не произносил ни слова и, казалось, не мог оторвать от

нее глаз. Протянул к ней руки…

— Нет!!! — Закричала Нинель, отступая и тщетно пытаясь сдержать слезы. — Убирайся,

тварь! Я никогда не буду любить тебя так, как любила его! Ты можешь подчинить себе мой разум

и мое сердце, но по своей воле я никогда не буду принадлежать тебе!

Сказал темный ангел:

— Я — Каэрдин.

Закричала Нинель:

— Но только «некоторой частью», не так ли?!!

— Нет. — Он покачал головой. — Не так. Клинок потерпел неудачу. Ты победила его и

спасла меня. Все возвращено на свои места. И слепая Сила, которая едва не натворила

непоправимых бед — также возвращена на свое место.

Тогда Нинель перевела взгляд на его пояс и увидела ножны, и в тех ножнах — клинок.

— Это обман, — сказала она, но в голосе ее уже не было прежней уверенности. — Как я

могла победить и спасти тебя? Я не Леди и не колдунья…

Сказал Каэрдин:

— Ты — та, кому отдано мое сердце. Никто — ни Леди, ни колдунья, ни богиня — не

может сравниться с тобой. Как ты смогла победить? Ты приняла вызов Клинка и противостояла

ему, не отступая ни на шаг. Ведь он жаждал победить тебя не силой и не волшебством, а иным

оружием. Но твоя воля была тверда, а любовь — столь чиста и сильна, что теперь я могу лишь

склониться пред тобой, ибо я недостоин этой любви.

— Ты… — У Нинель перехватило горло и она была вынуждена начать снова:

— Ангел говорил мне, что Каэрдин убит, а его душа поглощена Клинком. Как же ты смог

вернуться… если ты — это действительно ты?

Сказал Каэрдин:

— Нелегко ответить в двух словах. И хотя ничего не желаю я больше, как прикоснуться к

тебе, все же, я вижу, мне придется ответить, чтобы изгнать твой страх.

Скажи, Нинель, чем отличается видимость от подлинного, а иллюзия — от того, что она

изображает? Где сходство перестает быть всего лишь сходством, а становится самой вещью?

Представь, что есть некий плод и иллюзия плода, и ты по своему желанию можешь изменять

степень этой иллюзии. Сначала эту иллюзию можно лишь увидеть, потом — потрогать и ощутить

ее запах и вкус. Потом — ты съешь этот плод и утолишь голод так же, как будто бы это был

настоящий плод. Дальше — еще больше: иные видят этот плод, и полагают его существующим в

мире, вне зависимости от тебя: иллюзия той степени насыщенности, при которой иллюзия уже

неотличима от материи, которая, впрочем, сама есть иллюзия. Но и это еще не предел. Сделаем

так, чтобы второй плод стал состоять в точности из тех же веществ, что и первый, поместим его в

то же место в пространстве и в то же время, где находился первый. Не будет ли он тем же самым

плодом, с которого мы сделали копию?

Сказала Нинель:

— Люди — это не яблоки и не груши.

Сказал Каэрдин:

— Верно. Но все в человеке, относящееся к сотворенному миру — душа и тело, чувства и

разум — ничем не выше яблок и груш, и лишь более сложно устроено. Отличие не в этом, а в том,

что содержится в сердцевине того «Я», с которым человек себя отождествляет. Содержащееся в

сердцевине не имеет ни качеств, ни свойств, ни имени. Оно как будто бы никак не выражает себя,

как будто бы подобно пустоте, но это не пустота в смысле недостатка или отсутствия чего-либо.

Это — единственно подлинное, что у нас есть. Это — мы сами. Если отнять у человека руку, он

останется самим собой; если убить, останется самим собой; если уничтожить сознание, останется;

если уничтожить саму душу, останется это подлинное, высшее, истинное «Я». Если отнять тело,

«Я» всего лишь будет лишено возможности действовать в плотском мире, если отнять разум и

душу — будет лишено возможности действовать в мире сотворенном, но по своей природе оно —

бессмертно и вечно.

Клинок был почти всемогущ, но он был лишен этой сердцевины. Так и должно быть, ведь