Отдаваясь на волю судьбе — а союз с Артаваном можно было истолковать как ее счастливый знак — Юлий в то же время осознавал, что не случайно стал избранником сильного и богатого Урджавадзы. Этот варвар выполз из небытия, дабы привиться к мировому древу великих народов. Не жениха искал он для своей дочери, завлекая магическим кристаллом, но воплощения своих замыслов, и Ромея, пусть ныне и не блистающая, но великая и могущественная в сознании всех народов земли, достойная подражания еще на несколько тысячелетий вперед, должна была стать тараном, пробивающим врата крепости мироустройства, куда он внесет свое варварское представление о будущем, доставшееся от давно сгинувшего государства Урарту и царя ветхой Македонии.

Чтобы предвосхитить это, Юлий собственноручно написал завещание, приложил к нему Низибисский договор и, запечатав в капсулу, передал доверенной весталке из храма Весты с наказом посвящать в тайну каждого взошедшего на престол императора: несмотря на смену богов, воззрений и вер, никто не смел посягнуть на эту последнюю ромейскую святыню прошлого, и вечный огонь богини домашнего очага оставался неугасимым.

И только после этого с тайным нетерпением и страстью, как всякий жених, император стал ждать, когда нареченная невеста перешагнет порог его дома…

Не только плебеи, люмпен и колоны, но и именитые граждане Ромея не понимали, да и не желали понимать, что происходит в столице и кого это собираются встречать с такой помпезностью. Озабоченные всеобщим упадком и бесконечным добыванием хлеба насущного, они давно уже не взирали выше собственного роста и ходили, опустив очи долу, а если и замечали на улицах что-то новое, то думали лишь о том, как это снять, отковырять и потом продать на форуме. Но однажды, подняв глаза, жители Ромея внезапно узрели гигантское изваяние Митры, стоящее над водами Тибра, и изумились количеству меди, потраченной на колосс — целое состояние, сотни тысяч сестерциев можно было выручить, если повалить его и, разрубив на части, снести скупщикам. Солнце сверкало в начищенном металле так, что было больно смотреть, и многие от этого плакали, а ведь ничто уже не могло выдавить слез из повидавших виды глаз и вызвать иные, кроме недоумения, чувства.

Точно так же ромеи глядели на пестро разукрашенные корабли, которые выплыв из-за излучины Тибра и поравнявшись с эмпорием, вдруг подняли весла, на минуту замерли и начали сноситься течением обратно к морю. Равнодушия, охватившего горожан, не смогло одолеть даже природное любопытство, и никто не задался вопросом, отчего это весла кораблей вдруг с решительной силой вновь ударили по воде и вновь взметнулись вверх, как только взору открылось основание рухнувшего моста, на опорах которого стоял медный колосс. Так было и в третий раз — словно на незримую стену натыкались рассвеченные шелковыми полотнищами суда, будто не могли одолеть некоей магической черты, разделявшей быстрые воды Тибра.

Мало кого из ромеев удивило то, что лишь с пятой попытки, едва ворочая веслами, гребцы все-таки провели корабли между медных ног изваяния и медленно, с вороватой осторожностью, подогнали их к причалу. Никто, как прежде, не бежал к речному порту, бросив лавку с товаром, дабы узнать, кого там встречают, почему играют сведенные воедино театральные музыканты, а на подиуме стоит сам император в пурпурной мантии, возвышаясь над патрициями.

Поколебать это приземленное существование ромеев могла только яркая победа на одной из четырех войн, обозы, караваны и корабли с добычей, тысячи дешевых рабов, связанных за шею и выставленных на продажу, и еще прилавки форумов, ломящиеся от товара. Прежде сытые и самодовольные, они не могли привыкнуть к нищете и своему бедственному положению, поэтому никому и в голову не приходило, что в трюмах пестрых, потешных судов спрятаны не только верблюды, но и приданое Артаванской Сокровищницы. Иначе бы пираты, уподобившись шакальей стае, неотступно следовали за ней, чтобы, улучив момент, попытать свое разбойничье счастье.

Лишь жидкая толпа посвященных в происходящее заседателей народного собрания, сенаторов и куриалов, для которых присутствие было обязательным, выстроившись вдоль сияющей прежним убранством улицы, стояла в ожидании, когда невеста императора изволит ступить на усыпанные розовыми лепестками корабельные сходни.

И только император тайно торжествовал, узрев потрясение Авездры. Он самолично принимал участие в работе над колоссом, и это ему пришло в голову изменить положение рук Митры, сделав так, что в высоко поднятой правой тот держал олимпийский греческий факел, а в расположенной на уровне груди левой, дабы не вызывать ропота жрецов Марманы и особенно ярых неофитов-сенаторов, — виселицу в натуральную величину, однако же плохо видимую снизу.

Вероятно, воображение Артаванской Сокровищницы было поражено настолько, что она еще два часа не могла прийти в себя и потому не показывалась из своего шатра, установленного на палубе громоздкой, с пятью рядами весел, пентеры. И вот, наконец, тридцать бритых наголо слуг, несуразно обмотанных пестрыми и дорогими шелками, выскочили из трюма и в единый миг выстроились, образовав коридор от корабельного борта до подиума. За ними появились еще двое, похожие на жрецов; они прошли с метлами из страусиных перьев, тщательно сметая с пути ковер из лепестков роз, насыпанный по велению императора. Затем с такой же медлительностью раскатали длинный персидский ковер, застелили его тончайшим шелком, и посол Урджавадзы вывел украшенного золоченой сбруей верблюда, между горбов которого красовалось пустое седло. Исполнив замысловатый, но несуразный по движениям приветственный танец перед подиумом, он развернул животное задом к императору, заставил лечь, после чего заговорил длинно и цветисто, приглашая Юлия воссесть на верблюда.

Столь неожиданный поворот смутил Юлия, и возникла неловкая пауза. Это не укладывалось ни в какие представления об обычаях, даже самых диких и варварских, где все-таки гость выходит к хозяину, а не наоборот. В конце концов, император мог бы пройти эти тридцать шагов, разделяющих подиум и борт корабля, но не садиться на верблюда, на это надменное и тупое животное, да еще под взорами хоть и не многочисленной, но почтенной публики, что для родовитого, потомственного всадника позорно и нелепо.

Искренне желая спасти империю от гибели, он еще боялся быть смешным…

— Препрекраснейшая Авездра ждет тебя, император, — нагло поторопил посол.

Юлий вдруг подумал о невероятной зыбкости своего положения, подиум качнулся под ногами: промедление невозможно, ибо невозможно предугадать, что взбредет в голову непредсказуемой и долгожданной гостье. В любой момент корабли капризной Артаванской Сокровищницы отчалят от берега, и Тибр унесет их в море вместе с приданым и магическим кристаллом, который, по наблюдениям соглядатаев, находился на одном из кораблей…

Пересилив себя, император спустился вниз и только сел в седло, как верблюд поднялся на ноги и взошел на палубу корабля. Здесь посол вновь заставил животное лечь, император спешился и оказался перед входом в шатер, услужливо распахнутым двумя лысыми слугами.

Юлий ступил внутрь и отвел рукой полупрозрачную занавесь…

В курульном кресле, обшитом, будто шкатулка, розовым бархатом, полулежала белокожая дева — назвать ее иначе не повернулся бы язык. Изящное, словно высеченное из мрамора тело проглядывало сквозь тончайший шелк одежд и в рассеянном свете шатра отливало легким перламутром. Маленькую головку оттягивали черные вьющиеся волосы, ниспадающие до пола, а на утонченном, поистине прекрасном и благородном лице глубинным светом мерцали огромные глаза, вобравшие в себя всю загадочность Востока.

Две чернокожих служанки чуть шевелили опахалами, нагоняя ветерок, отчего по шатру разливался терпкий, сладковатый аромат варварских благовоний.

На Артаванской Сокровищнице не было ни единого украшения, ибо ни златом, ни самоцветами невозможно было украсить то, что само по себе являлось совершенством.

— Я приветствую тебя, Авездра, — по достоинству оценив невесту, проговорил император.

— Аве, цезарь, — легко произнесла она и чуть изменила расслабленную позу. — Но отчего ты так угрюм? Я слышала, в Ромее очень весело, не то что в моем царстве. Мне нравится твоя страна. Кругом теплое море, красивые берега, тенистые леса, где поют птицы, растут всевозможные плоды. Кажется, я путешествую по раю.