Готов поклясться, что в эти минуты, пусть и совсем ненадолго, но я почти дотянулся до нее, почти начал понимать Алису. Наши чувства будто наконец попали в нужную тональность и все зазвучало так, как надо, без фальши. Мы молчали, выдерживая правильные паузы, мы говорили и не издавали лишних звуков. Это странно, но тем вроде бы обычным вечером, на том вроде бы обычном балконе, случилось что-то очень важное, по крайней мере, для меня. Я не могу объяснить, что это было, я просто так боялся разрушить все: сделать лишний вдох, пошевелиться и чем-нибудь спугнуть Алису. Я боялся испортить этот невероятный момент, и она, кажется, тоже этого боялась. «Все будет хорошо», – почему-то сказал я. Наверно, потому что это было самое подходящее время для таких вот глупых слов, и я просто не удержался.

Тем вечером мы решили не вмазываться, потому что, во-первых, еще были напуганы тем, что случилось с нами накануне, а во-вторых, в этом не было необходимости – мне и Алисе было вполне неплохо и в реальном мире. У нас оставалось уже меньше десяти ампул, стоило их сэкономить, растянуть на подольше. Конечно, мы оба знали, что однажды, уже совсем скоро, они закончатся совсем, и наша кетаминовая осень оборвется, но я старался об этом не думать, а просто в тот миг мечтал остановить время и зависнуть в свободном падении. Как холодильник, перед тем, как разбиться об асфальт внизу. И я, дурак, надеялся, что в самый последний момент найду выход и сбегу от всего плохого, как-нибудь, на чем-нибудь улечу за горизонт у дальних высоток…

Солнце упало, а мы просидели на балконе еще с полчаса, пока совсем не замерзли. Тогда мы пошли в комнату спать, накрывшись моей курткой. Я пожелал Алисе спокойной ночи, и уже повернулся на бок, когда она шепнула мне на ухо: «Знаешь, я тут подумала…». «О чем?» – отозвался я. Но она вдруг замолчала, вздохнула, очень тяжело вздохнула, как будто приняла какое-то важное решение, и сказала только: «Ладно, ничего… спи». Но разве после такого заснешь? Я не стал переспрашивать, решил не доставать Алису, а теперь об этом жалею. Я так и не понял, так и не узнал, что она хотела мне сказать тем вечером. И уже точно никогда не узнаю.

21.

Неизбежно наступило утро, значит, ночь нашего с Алисой откровения осталась в прошлом и все несказанное было похоронено несказанным. Я открыл глаза и увидел яркие солнечные лучи, осветившие грязные пятна на полу, а еще – зайцев, вырвавшихся из раскиданных повсюду ампул и дрожавших теперь на стенах. Больше всего я ненавидел открывать вот так глаза по утрам, зная, что в один момент все оборвется, станет воспоминанием, хламом в копилке памяти, которым я буду наслаждаться в одиночестве, иногда протирая от пыли.

Алиса уже поднялась, она сидела в углу спиной ко мне, склонившись над чем-то. По квартире гулял легкий ветер, пролезший внутрь через открытый балкон, в прихожей шуршал и катался китайский бумажный фонарик. Я не спешил выдавать себя, просто лежал в полудреме под всеми этими солнечными лучами и зайцами и наблюдал за Алисой: она определенно была чем-то занята, ее локти и лопатки то и дело вздрагивали. Мне не хотелось ее отвлекать, что бы это ни было, но она вдруг сама обернулась, как будто почувствовала на себе мой взгляд, и улыбнулась.

– Проснулся уже? – спросила Алиса.

Я кивнул.

– Что ты там делаешь?

– О, это пока секрет! – Она что-то спрятала от меня, и я услышал, как шуршит бумага. – Не подглядывай!

Я и не собирался. Мне было достаточно того, что Алиса была в хорошем настроении.

– Как скажешь.

Я встал с пола, потянулся и, чтобы не мешать ей, вышел на балкон. Погода была солнечная, что-то вроде запоздалого бабьего лета. Я поймал себя на мысли, что уже много дней не выходил в сеть и не знал даже, какое теперь число или что вообще творится в мире. Вдруг где-то началась очередная война, очередной страшный вирус вырвался на волю или на нас с Алисой уже сброшены все бомбы, а я просто не знаю об этом, стою и лениво потягиваюсь?

Я взглянул вниз, туда, где вчера умер холодильник, но к утру от трагедии уже не осталось и следа, кто-то успел все убрать, будто не было ничего, и все это нам только приснилось.

– Ты видела? – крикнул я Алисе в комнату.

– М?

– Холодильник убрали!

– Кто?

– Не знаю, просто вижу, что внизу его нет.

– Жаль, – сказала Алиса.

– Согласен, – вздохнул я.

Вот так просто холодильник был увезен каким-то мусоровозом вместе с воспоминанием о прошлом вечере. Этого я и боялся. Я имею в виду, не успеваешь оглянуться, как все консервируется, остается призрачным следом, а когда наконец до тебя доходит, что все уже прошло, то становится слишком поздно. Ничего не вернуть, не собрать заново и не выкинуть снова из окна. В каком-то смысле все мертвое – лучше живого, потому что мертвое неисправимо и от этого кажется более совершенным.

– Алиса? – крикнул я.

– М?

– А пошли прогуляемся.

– Ладно, только дай мне пять минут закончить.

Я прождал эти пять минут там же, на балконе, пялясь в окно, как и вчера, но курить мне теперь совсем не хотелось – момент был не подходящий. Наверно, у меня что-то вроде эстетической зависимости.

Пока ждал, я немного выпал, погрузился в свои мысли, а пришел в себя только когда Алиса подкралась ко мне сзади и закрыла своей холодной рукой глаза. Я почувствовал щекой рубцы от ее порезов.

– Угадай, – шепнула она. Я сразу понял, что она что-то держит в другой руке.

– Не знаю, – сказал я. – Что там?

Она убрала руку и разрешила повернуться.

– Та-дам! – Из-за спины Алиса достала лист бумаги, на котором было нарисовано нечто абстрактное и непонятное: брызги акварели, смешанной с кровью, на скелете из карандашных линий. С первого взгляда было похоже на ветвящееся дерево с разноцветными горящими, рвущимися, мечущимися во все стороны листьями и тонкими, очень хрупкими корнями. Такое невозможно описать словами, можно только увидеть самому.

На несколько секунд я смутился, пытаясь разгадать, в чем тут дело. Она заметила, как я сосредоточился, и засмеялась, прикрыв рукой рот.

– Это ты! Я тебя нарисовала.

– Меня? – Я пытался найти на Алисином рисунке хоть что-то похожее на человека. – Ну… спасибо.

Поняв, что для Алисы это много значит, я взял рисунок в руки и внимательно и долго пялился на него, изучал, хотел прочувствовать.

– Если не нравится, – проговорила Алиса уже не так весело, – то так мне и скажи.

– Нет, почему, нравится. – Я пожал плечами. – Правда.

– Окий.

Алису это обидело – что я не сразу все понял. Так оно, в общем, и было – в тот момент я не заметил в этом буйстве красок что-то важное. Теперь же, по прошествии времени, я, кажется, наконец увидел то, что раньше увидеть не мог. Этот крик, обрушенный Алисой на лист бумаги, из красок, крови и тонких карандашных линий был самым точным выражением того, что творилось у меня восемнадцатилетнего внутри. Может, это все глупости, и мои чувства просто играют со мной в игру, но мне все же хочется думать, что Алисе действительно удалось понять меня лучше, чем я мог понять себя самого. Пусть будет так.

Потом я аккуратно сложил Алисин рисунок, убрал его во внутренний карман куртки, и мы пошли шататься по району. Я специально выбрал маршрут подальше от реки и плотины – мы направились в сторону шоссе, куда стекались все дороги, подальше от неприятных воспоминаний.

В ярком солнечном свете я увидел, какая грязная у меня была куртка, какие поношенные у меня были кеды, да и сам я, наверно, со стороны выглядел не лучше. Не люблю такие дни: все становится слишком очевидным, чувствуешь себя как на ладони. Солнечная погода только для жизнерадостных людей, которым нечего скрывать.

Мы с Алисой быстро разговорились, начали нести всякую чепуху, придуривались, что у нас полно дел. Она изобразила, будто идет на высоченных каблуках и смотрит на часы. «Сколько сейчас времени? Хотя не важно, я все равно опаздываю! – Алиса притворилась, что хмурится. – Надо будет заехать за платьем, оно, я ведь тебе говорила, сейчас в прачечной. Хм, а потом обязательно надо успеть покрасить ногти, а то у меня ужин с парнем в галстуке в дорогущем ресторане! Я съем карпаччо из тунца и побегу на фитнесс, а то абонемент пропадет!». Я смеялся и пытался ей подыгрывать, но Алиса была в ударе, и мне до нее было далеко.

Мы прошли пару дворов, когда мимо нас продефилировала какая-то девчонка с толстыми боками, и Алиса сразу сменила тему и начала говорить, как сильно она ненавидит этих жирух: «Я их боюсь!». Я улыбнулся и сказал, что Алиса и так всех боится, кроме той старушки-одуванчика с первого этажа. Алиса кивнула: «Так и есть! Но жирух я боюсь, потому что они могут меня сожрать!». Я опять засмеялся.