Втянувшись во все это из извращенного любопытства, мы никак не могли остановиться, потому что уже не представляли, как существовать иначе. Лежа на полу в пустой комнате, полуживые-полумертвые, днями и ночами напролет мы мечтали о возмутительно прекрасных вещах: следили за медленным движением облаков за окном и представляли, что кроме нас на всей планете никого не осталось. Мы воображали спасительный зомби-апокалипсис или подрисовывали кровью на стекле ядерные грибки над горизонтом. Мы хотели остаться вечно одинокими, мы не хотели просыпаться, мы врали самим себе, что наша осень с запахом медикаментов и крови никогда не кончится, а если вдруг это произойдет – то мы просто однажды возьмем и исчезнем, безболезненно и тихо, как по волшебству.

«Когда все пройдет, – прошептала как-то Алиса, пока мы в очередной раз лежали на полу в луже собственной крови, – когда кончатся эти прекрасные ампулы, ты спрыгнешь со мной с плотины?». Мне стало страшно от этих слов, но я не хотел терять Алису, не хотел ломать это хрупкое равновесие между нами, поэтому сказал то, что она хотела услышать: «Да».

Я так и не научился предсказывать перемены в ее поведении, а может быть, это вообще было невозможно, и я зря пытался. Иногда Алиса носила маску беспричинно хорошего настроения. В такие моменты она вдруг говорила: «Хочешь увидеть паркетного ангела?». А я весело отвечал ей: «Хочу!». Тогда Алиса начинала махать руками, лежа на спине на полу, размазывая по паркету свою кровь, показывая этого дурацкого ангела. А потом лезла ко мне обниматься, смеялась и мило прикрывала рот своей тонкой изрезанной рукой.

Я был счастлив в такие моменты. Я мог спрашивать Алису о чем-нибудь личном, и она мне отвечала. Например, я несильно прижимал ее к себе, чтобы ничего случайно не испортить, и спрашивал: «Кем ты хотела стать в детстве?». И тогда Алиса начинала рассказывать. Она с улыбкой говорила, что всегда считала себя умнее других детей – она мечтала быть испытателем аттракционов. «Кто-то ведь должен их проверять, чтобы они были безопасными, м?». Вот этим бы Алиса и занималась. Она бы каталась на каких-нибудь самых опасных в мире американских горках, сидела бы в своей кабинке в полном одиночестве на огромной высоте, неслась бы на невероятной скорости вверх-вниз, вверх-вниз. А если бы что-то вдруг пошло не так, она бы все равно не успела опомниться – умерла бы счастливой, разбившись вдребезги на сумасшедшем вираже. Алиса рассказывала мне об этом, закрывала глаза, пока я гладил ее волосы, и мне казалось, что нам было очень хорошо вместе. Я мечтал, чтобы эти минуты не кончались.

А иногда Алиса надевала маску беспричинно плохого настроения. Она могла вдруг выставить меня за дверь, крикнув что-то вроде: «Убирайся, оставь меня в покое, вали и не возвращайся!». Тогда я даже не знал, что делать. Просто стоял на лестничной клетке и барабанил в дверь, надеясь на то, что это Алисино настроение изменится раньше, чем я замерзну или чем ей придет в голову какая-нибудь глупость.

Алиса была для меня загадкой. И загадкой она останется для меня уже навсегда. Кем я был для Алисы? Тем, кто просто находился рядом и мог в крайнем случае поймать капельницу или подставить плечо? Или я все же был для нее чем-то большим, но она просто боялась себе в этом признаться? Я не знал ответа и старался не забивать этим голову, а просто погружаться все глубже и глубже в пучины наших с Алисой сознаний. И все же один раз я сорвался и чуть все не испортил.

Как-то мы лежали, обнявшись и свернувшись калачиком, будто став одним целым. Было холодно – за окном поздний вечер или раннее утро, я точно не знаю, потому что к тому моменту мы уже успели окончательно выпасть из течения времени, измеряли его в оставшихся ампулах. Я просто чувствовал, что сейчас осень, потому что постоянно льют дожди и падают листья, а рядом со мной Алиса, я ощущал на себе ее теплое дыхание и слышал ровное биение сердца. Я тихонько провел рукой ей по плечу, чтобы разбудить, и зашептал:

– Помнишь, в том баре, когда мы были пьяные, ты мне еще тогда сказала, что меня раскусила, что я просто хочу с тобой мутить?

– Не помню, – сонно отозвалась Алиса.

– Ты это точно сказала, я знаю.

– Ну, значит, это была шутка.

– А для меня нет. – Я сильнее прижал Алису к себе. – Может, тогда я еще не разобрался, но теперь знаю наверняка, что мне нужно больше, чем то, что у нас сейчас.

Алиса открыла глаза и попыталась освободиться, но я ей не позволил.

– Отпусти меня, – сказала она.

Я покачал головой. Я уже не мог ее отпустить, стал дышать чаще, не мог себя контролировать, перевернулся и сел на нее сверху, прижав к полу.

– Не смей, – Алиса начала извиваться, когда я захотел ее поцеловать. – Прекрати сейчас же, сука, пусти!

Я запустил одну руку к ней под майку с надписью «Nirvana», нащупав грудь, а другую – в джинсы, там она была вся сухая. Алиса тут же вскрикнула, как ошпаренная, а я испугался и тут же убрал руки. Пока я приходил в себя, она заехала мне локтем в кадык и, скинув с себя, рванула в дальний угол, к стене с кровавым слоном. Она вжалась в нее, затряслась и засверлила меня сумасшедшими, широко открытыми глазами, как будто я был конченый маньяк.

– Уходи! – завопила она так, что у нее охрип голос.

Я поднялся с пола и увидел трясущуюся, напуганную мной до смерти Алису. Из глаз у меня потекли слезы, которые я не мог никак сдержать, я пополз к ней и начал тараторить что-то вроде «прости, прости меня!». Как же, наверно, гадко это выглядело со стороны.

– Уходи! – повторила Алиса и ткнула пальцем в сторону двери. Ее рука тряслась, вся она была как заведенная. Как же она боялась меня в тот момент.

Я послушно встал и быстро прошел в коридор. Пока надевал ботинки, я тоже трясся, будто и сам себя боялся в тот момент. Мне понадобилось не меньше минуты, чтобы завязать шнурки. Алиса так и не выглянула из комнаты, поэтому перед тем, как закрыть дверь я сказал:

– Я все равно вернусь. И если ты меня впустишь, то обещаю, что это больше никогда не повторится.

Я постоял еще несколько секунд, подождал, но ответа не было, так что я захлопнул за собой дверь и прямо так, в чем спал – без рубашки, но в ботинках – вышел из квартиры.

Думаю, тогда, шатаясь после всего случившегося по пустынному холодному району, я и понял, что не смогу уже разгадать Алису. Поначалу я, конечно, был зол на себя за то, что я такой кретин. Ругал себя матом, пока быстро шагал по какой-то улице. Встал на светофоре у перекрестка, хотя ни машин, ни людей рядом не было, и попытался успокоиться. Замерзшими руками начал чиркать зажигалкой, чтобы раскурить на ветру последнюю сигарету, припасенную на черный день. Но ничего не получалось, и в приступе гнева я бросил сигарету вместе с зажигалкой под ноги, забил на светофор, потому что не мог просто стоять на месте, меня потянуло вперед.

С быстрого шага, чтобы разогреться, я перешел на бег, мысли и дыхание сменили темп, и я стал неожиданно зол на Алису. Я бежал и бежал, про себя поливал ее грязью, ругал, винил во всем случившемся. «Какого черта, за кого она меня принимает?! Я для нее что, игрушка?! Она меня только френдзонит, думает, что может делать со мной, что хочет, а на меня самого ей насрать! Чертова эгоистка, пошла она, не вернусь к ней, и посмотрим, что она будет делать без меня! Пусть хоть сдохнет там одна, как мечтала, бла-бла-бла, бла-бла-бла!» – что-то в таком духе я орал про себя, пока бежал по неровному московскому асфальту в темноте под фонарями Алисиного района, горевшими через один. А потом, спустя несколько минут, дорога все улетала вперед, а гнев уже иссяк, и я остановился, обхватив руками колени. Мой желудок издал дикий вопль, и я вдруг вспомнил, что мы с Алисой уже, наверно, несколько дней не ели. Мне стало страшно за нее, я представил, как Алиса все еще сидит там, вжалась в стену и боится даже выглянуть в коридор, такая голодная и несчастная.

Я отдышался и поднял голову – надо мной разверзлась космическая беззвездная пустота. Только душный черный небесный купол, будто бы залитый бетоном, и ничего больше. Я огляделся по сторонам и понял, что Алисин район остался позади. За моей спиной светили его огни, а я стоял на каком-то пустыре, в самой середине подмосковного мрака. Я всегда это знал: куда бы ни унесли меня ноги, я всегда оказываюсь на каком-нибудь пустыре. И мне было совсем без разницы, куда я попал на этот раз, я просто знал, где я должен быть – рядом с Алисой, никогда ее не отпускать, не делать ей больно, а просто быть рядом. И быть готовым остаться или уйти, если она попросит. И все же – вот какая штука – я до сих пор надеялся, что однажды мы с Алисой будем вместе. Физически. Эта глупая надежда засела глубоко внутри меня, как заноза, которую я боялся вытащить, чтобы не было больно. Я пожалел, что выкинул ту последнюю сигарету, развернулся и побрел обратно, ориентируясь на огни района.